Новейший тяжелый ударный дрон — что он сможет, а что нет
Александр Запольскис
Как хорошо по этому поводу пошутил мой друг, — когда в России выкатят на испытания первый внутрисолнечно-системный супер-мега-пупер космический истребитель-невидимку с фотонным двигателем на пентанных молекулах спирта, его тоже будет тащить старый «Кировец» с капотом, накрытым стеганым одеялом.
Появившиеся на днях в интернете фотографии выкатки для наземных испытаний демонстратора тяжелого разведывательно-ударного беспилотного летательного аппарата действительно производит именно какое-то такое впечатление.
Тем сильнее оказался медийный эффект. До сих пор подобные штуки предъявляли публике только «наши иностранные партнеры», давая богатую пищу плакальщикам всех мастей и политической ориентации критиковать Россию за отсталость. Мол, только догоняем, да и то с чертовски огромным отставанием. У американцев еще с 2013 года тестируется уже беспилотный палубный заправщик Х-47В, в принципе способный и на ведение боевых действий. А у нас что?
Но оказалось, что у нас тоже есть свой «вот». Хотя его характеристики закрыты, даже по доступным крохам информации потенциал продемонстрированного тестового образца БПЛА С-70 программе НИР «Охотник-Б» более чем явно намекает на заметно превосходящие возможности. Впрочем, повторюсь, официально его итоговые возможности никак не обозначены, что открывает широкий простор для любых одинаково бездоказательных фантазий.
Потому обсуждать, что этот автоматический охотник может, а что нет, особого смысла не имеет. А вот начинать задумываться о том, какое влияние он и ему подобные системы окажут на тактику и стратегию боевых действий уже самое время. Потому что мы находимся практически в точно том же положении, что и за полтора-два десятка лет перед началом Первой мировой войны.
Это лишь насквозь гражданские люди думают, что армия сводится только к одинаковой форме, штурмовщине и грохоту стрельбы. В действительности, она, в первую очередь, основывается на простой циничной математике.
Например, прусская винтовка Дрейзе образца 1849 года обеспечивала 5 выстрелов в минуту. Теоретически, имея прицельную дальность в 600 метров, фактически давала относительно низкую, менее 10%, точность попадания даже в идеальных условиях и часто ломалась. По нормативу на каждые 60 выстрелов расходовались три иглы, обеспечивавших воспламенение пороха.
В свою очередь темп движения пехотной цепи составлял около 55 шагов в минуту. При обычной длине шага в 0,6 метра с момента начала атаки (как правило, с 300-350 метров) и до перехода в штыковую (примерно за 90-100 шагов или около 60 метров до противника) пехотная цепь проходила дистанцию воздействия огня противника за 8-9 минут. Стрелок противника мог успеть сделать по атакующим не более 45 выстрелов в теории и, с учетом осечек, обычно едва выше 20 на практике. Из которых лишь 2-3 могли поразить цель. Дальше в дело вступали штыки, и всем становилось не до пальбы.
Эффективность штыкового удара, как и эффективность стрельбы, прямо зависела от количества солдат «на метр фронта», что в итоге неумолимо вело к тактике плотных стрелковых цепей, закрепленной в уставах всех стран мира.
А потом началась бурная научно-техническая революция, вылившаяся в появление всяких разных новинок. Винтовка Шапсо 1866 года технически уже давала 19 (боевая — до 8-9) выстрелов в минуту при почти вдвое лучшей баллистике, а пехотная винтовка Маузер G98 образца 1898 года была вообще магазинной, и в снайперском исполнении активно применялась во Вторую мировую войну. Ее боевая скорострельность достигала 15 выстрелов при 80% вероятности попадания на дистанции в 350 метров даже у среднестатистического солдата.
До 28 июля 1914 года практически никто из военных теоретиков того времени не смог сложить отдельные пазлики всех известных новинок в единую картину и понять, сколь сильно они изменят тактику общевойскового боя. Лишь столкнувшись с чудовищными потерями первых месяцев боев стороны осознали, что мир изменился и про плотные пехотные цепи следует как можно быстрее забыть.
Так вот, современный мир сегодня находится точно в том же самом положении, как 100-120 лет назад. Изобретаются и обкатываются новые виды вооружений, решительно отменяющие почти все былое. Взять, к примеру, этот наш симпатичный тяжелый разведывательно-ударный дрон.
В настоящее время существуют три принципиально разные теории применения беспилотников. Первая сводится к аналогу компьютерных игры, когда пилоты, сидящие где-нибудь в кондиционируемых контейнерах на авиабазе Эдвардс в США дистанционно управляют аппаратами, практически воюющими где-нибудь в небе над Афганистаном, Ираком, Сирией или Центральной Африкой. Против точно таких же управляемых очень издали дронов.
Вторая выглядит еще более футуристично. БПЛА действуют полностью под управлением бортового ИИ, принимая все решения, в том числе на открытие огня, самостоятельно. Человек лишь указывает пределы района оперирования и обозначает, так сказать, уровень агрессивности алгоритма поведения.
Обе указанные схемы чрезвычайно популярны у футурологов, но маловероятны практически. Первая критично зависит от надежности каналов управления, что при нынешнем уровне развития РЭБ, мягко говоря, сомнительно. Истории с перехватом управления американскими «Раптерами» с принуждением к нештатной посадке известны буквально в товарном количестве.
Вспомнить хотя бы историю с принудительной посадкой иранцами американского Lockheed Martin RQ-170 Sentinel в 2011 году, или когда российский комплекс РЭБ 1Л222 «Автобаза» таким же образом заставил сесть «где нам было надо» американский беспилотник MQ-5B в Крыму. А уж доверить право на открытие огня компьютеру пока не рискуют даже самые безответственные маньяки. Пока все подобные эксперименты даже в полигонных условиях заканчивались плохо. В том числе, с жертвами среди персонала.
Господствующая в России схема подразумевает принципиально иное применение БПЛА. Прежде всего, как средства усиления пилотируемого человеком ударного самолета. Считается, что такая сцепка позволит реализовывать сложные схемы удара одновременно с разных направлений, тем самым критично затрудняя задачу ПВО противника, а также даст пилоту большое общее тактическое преимущество благодаря синергетическому эффекту объединения разведывательных возможностей всех аппаратов.
Например, один из дронов может со стороны активно засветить объект атаки, вызывав ответный огонь на себя, тогда как остальные, включая пилота, отработают по ней в пассивном режиме, пользуясь для ориентирования и наведения отраженный сигнал. Во всяком случае, сведения о тестировании чего-то подобного в рамках НИР «Охотник-Б» в интернете циркулируют. В частности, приводится любопытное фото задействованного в программе Су-57 с интересной эмблемой на правом киле.
Другой вопрос, что из всего этого выйдет на самом деле и во что окончательно выльется в итоге. Ведь параллельно с новыми летательными аппаратами все стороны активно совершенствуют ракеты, системы наведения, разведки и тактические приемы. И как все это сложится в финальную картину боя, пока не может сказать никто. Какая-то ясность появится не раньше 2022-2025 годов, когда эти симпатичные «Охотник Б» (вероятно, от слова «большой») массово станут поступать в ВКС, и начнется их практическая обкатка на полигонах и, не исключено, локальных вооруженных конфликтах.
Сейчас пока лишь можно констатировать, что плачь про тотальное отставание и разные критично утраченные полимеры совершенно беспредметен. Где надо и кто надо занят как раз очень даже чем надо и выдает необходимый результат. Что не может не радовать.
