Один мой хороший знакомый в дни Крыма весны 2014 года говорил: «я готов потерпеть отсутствие сыра за Крым», а за Харьков, добавлял он, «смириться и с отсутствием колбасы». Но я не о том, что надо было брать Харьков. Я о принципах.
Общим местом является утверждение, что русская интеллигенция страшно далека от народа. И в принципе русская интеллигенция с этим согласна. Но видит в этом проблему народа, который страшно далек от русской интеллигенции.
У нее тоже много чего накопилось к народу. И совершенно справедливо – по крайней мере с ее точки зрения. Вообще, должен сказать, что на мой взгляд обе стороны этого спора – и народ, и те, кто ему отважно противостоит в фейсбуке – правы.
Считалось, что немощь интеллигенции – в ее отдельности от народа. Но ведь интеллигенция хорошо или плохо, но в театры ходит, газеты читает, в парижи ездит – и в целом более или менее интегрирована в современность, а вот народ прозябает во тьме. И теряет больше всех.
Всеобщая грамотность в этом смысле сильно размыла очевидную границу между интеллигенцией и народом, но не до конца. Читать-то все читают, но большая часть читает не то. Народ теперь не толпится на сельском сходе, но сбился в «Одноклассниках», где томится как в первом кругу цифрового ада, подобно душам некрещенных младенцев. Так это видится интеллигенции.
Впрочем, как я и писал ранее, еще в те времена, когда у меня был соавтор – современная интеллигенция и интеллигенция XIX века – явления совершенно разные, соединенные общей историей, генеалогией – но как обычно и бывает, с течением времени все меняется, иногда до полной неузнаваемости.
Разница здесь принципиальная – русская интеллигенция мыслила себя «органом самосознания» русского народа, тем, кто говорит от его имени – стремясь угадать его подлинные или должные мнения. Современная интеллигенция говорит от своего собственного лица – и при этом притязает на то, чтобы русский народ присоединился к ее представлениям и стремлениям.
То, что следует оговорить прежде всего – не следует клеймить оппонента и не следует принимать его слова как «прикрытие», «обман», «иллюзию», попытку избежать прямого говорения. Современная интеллигенция, реагируя, например, на Крым 2014 года – спрашивала в лице знаменитого литературного критика – «объясните мне, в чем польза присоединения Крыма? Вот только просто, без всякой геополитики – на уровне джинсов и колбасы, что, они подешевеют?». Ответить я могу простым интеллигентским: «если надо объяснять, то не надо объяснять».
Один мой хороший знакомый в те же самые дни Крыма весны 2014 года – кстати, знакомый, неплохо живущий и вполне работящий, яркий пример путинского просперити, назовем – говорил: «я готов потерпеть отсутствие сыра за Крым», а за Харьков, добавлял он, «смириться и с отсутствием колбасы». Я не о том, что надо было брать Харьков – руководству виднее.
Я о том, что эти две реакции хорошо высвечивают различие оптик – для уважаемого литературного критика единственной достаточной, оправданной в его глазах причиной присоединения Крыма – могло бы быть только увеличение доли сыра и колбасы. По крайней мере – так был сформулирован его вопрос. Иными словами, ради собственного материального благосостояния критик не готов поступиться ничем – это высшие принципы, не для человека, а для рациональной дискуссии между субъектами.
Я хотел бы быть правильно понятым. Это не о том, что для помянутого критика и его единомышленников нет высших принципов – но они не могут служить основанием дискуссии между людьми. Я индивидуально, или он или она – могут исходить из любых экзистенциальных ценностей – но совместное действие, то, которое предполагает участие массы анонимных субъектов, там, где речь о совместности, коллективности – мы можем опираться только на индивидуалистические аргументы.
И да, если вы думаете – что сейчас в ответ пойдут коллективистские аргументы, то вы в корне не правы. «Народ», по крайней мере тот, с которым мне доводилось работать (а биография моя в этом смысле богата – я был водителем на региональном телеканале, курьером по доставке картриджей для принтеров, таксистом и – это вершина моего романа с народом – сотрудником автосервиса, который обзванивает всех клиентов, чтоб изолировать недовольных), так вот я – ни разу не встречался с коллективистской аргументацией самой по себе. Если и были отсылки к идее «общего блага», то оно неизменно имело и некое личное измерение.
Так что в этом отношении конфликта между русской интеллигенцией и ее народом – нет. Проблема лишь в одном – понимании этого самого «общего».
Для современной интеллигенции «общее» – это либо собственное сообщество, либо то мировое сообщество или его часть, в которую они вписаны. Соответственно, их интересы свободны от привязки к интересам этого государства, этого конкретного территориального сообщества. Те, кто привязан к месту, к городу, к области или к стране в целом – кто не мыслят в рамках глобального – неудачники или, в лучшем случае, те, кому надлежит влиться в ряды вне- или над-государственной общественности – новых инородцев.
«Народ» же, говоря языком позапрошлого столетия, может быть и убог, но не глуп – и понимает, что его интересы связаны с этим пространством, с этим территориальным сообществом – и на каждой из этих работ, несмотря на то, что я был уже доктором наук, народ меня уделывал – своим прагматизмом и, если угодно, цинизмом. Поскольку, как оказалось, против лома – нет приема, а у меня, как у представителя русской интеллигенции – лома не оказывалось.
Собственно, ни русскую нынешнюю интеллигенцию, ни народ никто не упрекнет в альтруизме. Здесь явный консенсус. Причина спора с народом – лишь о том, что их интересы расходятся.
Нынешняя русская интеллигенция – на периферии миропорядка. И ее вопрос – кто платит за девушку, которую танцуют так важен потому, что девушка эта – она сама. А русский народ, в простоте своей, все следует известной максиме, что гусары денег не берут.
