В последнее время для многих стало очевидно, что трехсотлетняя эпоха, начатая при Петре Первом, когда Россия из последних сил тянулась в Европу, неумолимо заканчивается. Однако то, что кажется ясным политологам, не до конца осознано политиками, как нашими, так и европейскими.
В нашей совместной со Старым Светом истории любви было несколько периодов, когда нам казалось, что мы начали друг друга понимать. Первый и самый продолжительный — «концерт великих держав» XIX века, после разрушительных наполеоновских войн и последовавших за ними Венского конгресса 1815 года. Короткий период союзничества с Западом во время Второй мировой войны закончился тотальным охлаждением отношений, которое чуть не привело в катастрофе в 1962 году.
Третья попытка станцевать страстное танго началось после развала СССР и продолжалось до украинского кризиса, когда стало понятно, что Россия наотрез отказывается признавать гегемонию США. Я отношусь к тем, кто считает, что в полном объеме отношения с Западом восстановлены быть не могут никогда. Впрочем, теперь понятно, что они были обречены с самого начала.
Именно поэтому мы, разумеется, рано или поздно выйдем из состава Совета Европы, организации, в которой могут находиться только те, кто признает примат Соединенных Штатов по всем вопросам. К счастью, в Кремле осознали, что нам в ней не место в силу объективных причин.
Однако есть у меня одно соображение, которое может в значительной мере подкорректировать именно такой финал.
Я имею в виду прежде всего совпадение нашего осознания своего места в мире с новой тенденцией — деглобализацией, которая, как ни странно, чем-то напоминает российское стремление ограничить круг общения. Брексит, Трамп, яростная борьба Германии за суверенитет вовсе не случайны, это объективные процессы.
Не только мы, но и Старый Свет оказался перед сложнейшим цивилизационным выбором: к кому прислониться. Нам в некотором смысле проще: мы никогда особо не рассчитывали на дружбу и всегда ждали подвоха. Кроме того, с XV века, когда пал Константинополь (на самом деле, конечно, немного раньше), мы не считаем себя элементом кого-то глобального проекта и давно уже самодостаточны.
Короткий конфетно-букетный период не закончился женитьбой. Постепенно у нас появилось ощущение, что Россия не является частью политической Европы. И никогда ею не была. Мы сами по себе, как было многие века до Петра Первого. И неплохо себя чувствуем, находясь в гордом одиночестве.
Европе немного сложнее — последние десятилетия ее приучали к мысли об общих ценностях, общей территории и даже общей валюте, в которые немцы, французы, итальянцы, испанцы искренне поверили. Разбегаться по квартирам они уже не хотят, в коммуналке жить веселее. Но, видимо, постепенно придется, поскольку сейчас стал особенно заметен дисбаланс в развитии сильных и слабых стран. Конкуренция с появлением Евросоюза никуда не делась, она лишь приобрела другие формы.
Я, однако, не уверен, что все пойдет именно по такому сценарию: мы «отключаемся» от Запада и решительно разворачиваемся на Восток. Во-первых, потому, что в Китае нас никто особо не ждет. А во-вторых, — внимание! — Европа может нас и не отпустить.
Понимаю, что вопрос больше дискуссионный. Но не замечать, например, движения евроскептиков, которое год от года становится все мощнее, тоже было бы неправильным. Как и все возрастающего числа симпатизантов России в самых разных уголках Старого Света.
Я сейчас не собираюсь останавливаться на причинах, мне хотелось бы лишь зафиксировать эти удивительные изменения. Многих европейцев привлекает именно российская модель развития. Тем более, что, в отличие от Советского Союза, мы ее не навязываем, а лишь демонстрируем.
Вот почему я допускаю, что белый танец с Западом не закончен — музыка пока играет.
При Петре Первом было понятно, кто кого пригласил — разумеется, мы Европу. Но сейчас, вполне возможно, партнеры поменялись ролями. Во всяком случае, я чувствую, что России уже надоедает танцевать, в то время как Старый Свет намекает, что не прочь продолжить кружить по залу.
Павел Шипилин
