Матвей Легкоступов, который ранее не давал интервью прессе, решил прервать молчание и рассказал другу семьи, блогеру Вадиму Манукяну, подробности последних дней жизни своей мамы, Валентины, и о ее взаимоотношениях с супругом Юрием Фирсовым.
— Матвей, расскажи о том дне, когда ты покинул вашу с мамой квартиру?
— Мне очень сложно и тяжело вспоминать этот день. Это было в 20-х числах июля. Мама с Фирсовым приехали в Москву из Павловского Посада и поехали на собеседование в Посольство Испании. Я очень соскучился по ней, так как не видел ее с момента отъезда в Сочи на бракосочетание с Фирсовым, но по приезде они сразу уехали в деревню. Поэтому я поехал сразу к посольству, потому что захотел ее увидеть как можно раньше. Когда я подъехал, они с Фирсовым уже сидели в кафе напротив. Я поздоровался с Фирсовым, от него страшно пахло алкоголем. Я подошел к маме, мне показалось, что от нее тоже пахнет, и я сразу уточнил у Фирсова этот момент, потому что знал про мамину непереносимость спиртных напитков. Он мне грубо ответил, что это не мое дело и приказным тоном сказал мне покинуть кафе и ехать в сторону дома. Я не хотел дальнейшего развития конфликта и послушался.
Когда я добрался домой, спустя некоторое время они тоже приехали. Запах алкоголя только усилился и мамино состояние показалось мне странным. Она была заторможена. На мои вопросы, что происходит и чем я могу помочь, она сказала, что все в порядке и ей просто надо поспать. Когда она зашла в свою комнату, Фирсов закрыл за ней дверь и снова пригрозил мне, сказал не лезть не в свое дело. Сказал, что у него все под контролем. Это их жизнь, чтобы я не лез, а то окажусь «за бортом лодки» и так далее. Я снова настойчиво ему повторил, что маме нельзя выпивать, что у нее непереносимость алкоголя, на что он ударил меня в нос. Я решил уйти в свою комнату и поговорить с ним, когда он протрезвеет, но он выломал ко мне дверь и стал угрожать двумя ножами, крича, чтобы я покинул дом и не лез со своими советами в их жизнь. Говорил, что ему виднее, что делать его жене, и если он говорит ей «спать», «пить» или «гулять», то она будет это делать, потому что мужик в доме он, а не я. Что я — никто и пора бы мне свалить. Я не отвечал на его агрессию. Я не хотел делать маме больно развитием этого конфликта. Я вышел на лестничную площадку перевести дух, а обратно зайти так и не смог. Я стучался, звонил в дверь, стучал в окно. Все было бесполезно. Со мной не было ни телефона, ни документов, ни денег. Я переночевал в подъезде и на утро продолжил звонить в дверь.
Мне открыл в дым пьяный Фирсов, спросил, чего надо. Я спросил, как мама и попытался к ней пройти. Он перегородил дверь, не дал мне зайти к ней и дал мне две минуты на сборы вещей и снова потребовал покинуть дом. Сказал, что если я этого не сделаю, то ножи будут не угрозой. Я взял документы, телефон и уехал в деревню. Мы с Анэттой не знали, как быть в данной ситуации. У Стаса, мужа Анэтты, тогда был коронавирус, и они всей семьей сидели на карантине. Полицию вызывать оснований не было. За алкоголизм у нас не забирают в участок и срока не дают. В его угрозы в мой адрес только с моих слов никто бы тоже не поверил. Слава богу, Анэтта записала хоть какие-то разговоры, которые могут подтвердить его агрессивное отношение ко мне. Мы даже не могли предположить, что все может так закончиться.
— Опиши твои отношения с Фирсовым?
— Я не могу дать точного определения нашим отношениям с Фирсовым. Я считаю, чтобы дать некую оценку отношениям, нужно время, а мама с Фирсовым жила не более трех месяцев, все остальное время они общались на расстоянии и дистанционно, поэтому определения дать не могу. Могу сказать, я не приемлю алкогольную зависимость. У Фирсова она была видна изначально. Но самое страшное во всей этой ситуации, что он постоянно пытался предложить маме, говорил, что с пивком жизнь проще, что алкоголь решает проблемы и так далее. Я не хотел ставить маму в неловкую ситуацию и хотел видеть ее счастливой, к тому же этот мужчина — ее выбор. А я уважал выбор мамы, поэтому делал вид, что принял Фирсова вместе с его алкогольными привычками и иногда грубой манерой общения.
— В каком состоянии была мама, когда ты покинул дом?
— Когда я покинул дом, я не мог видеть, в каком состоянии была мама, потому что Фирсов меня не пустил к ней и перегородил проход куда-либо в квартиру, кроме моей комнаты. Накануне того дня, когда я переночевал в подъезде, она была заторможена, я видел, что она была немного выпившая.
— Предлагал тебе Фирсов выпить?
— Конечно, предлагал, но мне это не было нужно. Я не уважаю алкоголь и стараюсь придерживаться ЗОЖ.
— Были ли у мамы проблемы с алкоголем?
— У мамы за все мои 19 лет жизни никогда не было проблем с алкоголем, я никогда не видел ее выпившей. Я знал, что у нее непереносимость, связанная с давлением и состоянием здоровья, знал, что он ей категорически противопоказан. Но самое интересное, об этом знал и Фирсов. Более того, он даже мог в этом убедиться лично в марте минувшего года, когда я был на подработках за городом, когда мама попала в ту же самую больницу вся в синяках, гематомах и травмах по прилете в Москву после одной из его так называемых регат. Об этом случае я узнал уже спустя время. Конечно, сразу возникает вопрос появления этих травм и для чего было снова пробовать алкоголь, когда человек видел весь ужас и всю картину произошедшего. Мы с Анэттой долго думали, рассказывать ли кому-то эту историю, но после его бесконечной лжи и попыток очернения нашей семьи поняли, что лучше сказать. Ведь с его слов, если виноваты все вокруг в этой июльской истории с алкоголем, что же было в марте, когда они должны были вернуться с регаты счастливые. Откуда травмы? Ответы мы уже никогда не получим.
— Опиши твой сегодняшний день, в котором есть в том числе Фирсов, который претендует на наследство?
— Пойми, Вадим, для нашей семьи это не был вопрос наследства. Он для нас не просто второстепенен, он практически ничтожен. Мы никогда не вернем нашего самого близкого человека — нашу маму, которая могла бы сейчас быть рядом, а после появления в жизни этого алкоголика и просто нехорошего человека мы ее потеряли, более того, до сих пор не услышали ответ, откуда у нашей мамы такие травмы. Настоящий мужчина в моем понимании всегда должен быть за кадром, а не балаболить, он должен совершать поступки и быть опорой, за которую спрячется женщина и будет всегда чувствовать себя в безопасности, а не публичным клоуном, который пытается спрятаться за всех остальных и обвинить во всех смертных грехах других, кроме себя самого.
С момента смерти мамы я живу вместе с сестрой и ее семьей. Мы поддерживаем друг друга, и если бы не она, я не знаю, как бы я справился. Слишком много на нее всего свалилось. Мы учимся жить в новой для нас реальности. По поводу его вступления в наследство — бог ему судья, но не надо прикрываться моими интересами в своих алчных целях. Свои интересы я в состоянии отстаивать сам, а если Фирсов хочет завладеть маминым имуществом, на которое она зарабатывала всю свою жизнь, и самое обидное для нас — в чем заключается вся память о маме — исполнять и заявлять права на ее песни, которые принесли ей народную любовь и славу, то не надо прикрываться моими интересами.
Пусть Фирсов скажет «хочу денег и славы», пусть, наконец, озвучит свой мотив спаивания и правду о гибели мамы. Пусть будет мужиком и пусть замолчит про нашу семью, про которую за всю мамину жизнь никто не произнес ни одного плохого слова, кроме него, человека, который знал нас лично от силы три месяца, и человека, который в любом случае может быть причастен к гибели нашей мамы. Ведь во всем потоке вранья, который он произносит, теряется ключевая нить — в любом случае его вина в смерти мамы есть. Он — единственный человек, который был рядом после того, как я покинул квартиру, в которой мы с мамой жили все время вместе, и единственный человек, который мог ее спасти, но не сделал этого. Прямая вина, косвенная, любая, она есть. И ему дальше жить с этим.
