На смерть Сергея Леонидовича Доренко
Не хотелось говорить то, что будет сказано сейчас, до того момента, пока не состоятся похороны Сергея Доренко.
Теперь эта последняя страница перевёрнута.
Сам не будучи чужд журналистики, я не могу не отдать должное профессионализму Доренко. Он был незаурядным мастером своего дела. Это факт, не подлежащий обсуждению.
У каждого, кто знаком с его работой в СМИ, наверное, было своё отношение к нему. Одни фанатично любили его, другие так же фанатично ненавидели.
Но я без всякого фанатизма искренне благодарен Доренко за то, что именно после его сюжетов на Первом канале в конце далёких 90-х, в разгар президентской кампании «Лужкова-Примакова», уже сам будучи непоколебимо левых, коммунистических убеждений, понял, какая катастрофа случилась с моей несчастной страной.
Когда увидел, что не отдельного журналиста, а весь Первый канал, тот, на котором я с детских лет смотрел трансляции Партийных съездов и выступления Л.И. Брежнева, можно просто купить, как шлюху у вокзального туалета.
Я наблюдал заставку его передач, слушал медленный лязг и скрежет с трудом поворачивающихся шестерёнок, который символизировал растирание в пыль ненавистных оппонентов, а потом смотрел на честное лицо Сергея Доренко и задавал вопрос себе самому:
— Ну а ты сам, только честно, скажи! За какую сумму ты согласился бы делать то же самое?
И я не мог назвать такую сумму. Я не мог представить себя на месте Доренко! Ни за какие деньги на свете.
Именно на примере передач Сергея Доренко я понял, что понятия общественной морали больше нет. Что есть совсем другая, новая мораль.
Когда-то очень давно, задолго до Сергея Доренко, в самом начале перестроечных катаклизмов, мне пришлось выступить на одном собрании в довольно узком кругу.
Темой выступления была «партийность прессы».
Опытный партийный секретарь посоветовал мне опираться на статью В. И. Ленина «Партийная организация и партийная литература».
Без всякого энтузиазма я взял брошюрку, дома лениво раскрыл, начал читать, и вдруг понял, что читать тут недостаточно. Её надо запомнить! На всю жизнь!
Как-будто сам автор из могилы говорил мне в тот момент: «Учи! Учи! Скоро увидишь, как тебе понадобится это! «
И я выучил эту статью наизусть. От первого и до последнего слова. А потом забыл о ней. И не вспоминал до тех пор, пока не увидел на экране Сергея Доренко. Пытался осмыслить что-то поразительно нечестное, что-то глубоко неправильное в его передачах. И сами собой вдруг вернулись эти слова:
«Литература может теперь, даже «легально», быть на 9/10 партийной. Литература должна стать партийной. В противовес буржуазным нравам, в противовес буржуазной предпринимательской, торгашеской печати, в противовес буржуазному литературному карьеризму и индивидуализму, «барскому анархизму» и погоне за наживой, — социалистический пролетариат должен выдвинуть принцип партийной литературы, развить этот принцип и провести его в жизнь в возможно более полной и цельной форме.
В чем же состоит этот принцип партийной литературы? Не только в том, что для социалистического пролетариата литературное дело не может быть орудием наживы лиц или групп, оно не может быть вообще индивидуальным делом, не зависимым от общего пролетарского дела. Долой литераторов беспартийных! Долой литераторов сверхчеловеков! Литературное дело должно стать частью общепролетарского дела, «колесиком и винтиком» одного-единого, великого социал-демократического механизма, приводимого в движение всем сознательным авангардом всего рабочего класса. Литературное дело должно стать составной частью организованной, планомерной, объединенной социал-демократической партийной работы.»
Я смотрел на Доренко, я слушал его, но не слышал. Я слышал Ленина! И готов был едва ли не расплакаться от собственной недавней мальчишеской тупости и обиды на себя самого за то, что столько лет думал, что понимаю, а на самом деле ни черта не понимал в строчках, которые только что пришли ко мне на ум и заняли его целиком!
Я смотрел на вальяжного человека на экране, красиво, со вкусом одетого, красиво, со вкусом лгущего каждым своим словом и видел не журналиста или телеведущего, а ожившую, очнувшуюся после столетней спячки «торгашескую печать, буржуазный литературный карьеризм и индивидуализм, «барский анархизм» и погоню за наживой», ставшие нормой! Той самой новой моралью, существование которой для нас всех, родившихся и выросших в Советском государстве, представлялось чем-то отвлечённым, абстрактно-умозрительным, нереальным.
И ещё я хорошо помню, что в тот момент мне не было стыдно за Доренко. Мне было очень стыдно за старого коммуниста Евгения Максимовича Примакова. Мне казалось, что я очень хорошо понимаю, что он чувствовал и о чём думал, глядя на «телевизорного» Доренко у себя дома. И мне было нестерпимо стыдно вместе с ним. И очень больно от того, что поезд ушёл и что сделать уже ничего нельзя.
Сергей Доренко не был первым конъюнктурным, продажным журналистом на телевидении постперестроечных лет. Но он был самым ярким и самым крупным из них. Он был явлением.
Он, вероятно, сам не понимая этого, широко раскрыл ворота Дмитрию Киселёву, Владимиру Соловьёву и прочим шавкам, калибром помельче.
Продажность больше не была предосудительной, она стала добродетелью. Более того, он стала смыслом и оплотом режима.
И в каждом новостном сюжете, в каждом кремлеботе, в каждом тупом, как пробка, «записном патриоте», в каждой «пресс-шлюхе» на телевидении , в интернете или в реальной жизни маленьким негасимым угольком с тех самых пор тлеет кусочек Сергея Доренко.
В отличие от своего «старшего брата» — скатившегося в босяцкую маргинальность и прогрессирующий маразм Александра Невзорова, изнывающего от своей ничтожности и ненужности, — Доренко, став таким же ничтожным и ненужным, сумел сохранить вальяжность и даже некоторую помпезность, приличествующую вечно вчерашнему идолу и повелителю масс.
Но скрыть свою неудовлетворённость жизнью от невостребованности режимом, для воцарения которого он сделал так много, он был не в силах.
В последние годы Сергей Леонидович очень напоминал солидного мужчину по вызову, которым всласть попользовались, но забыли заплатить.
Наверное, ему было горько от этого. Но ничего иного не могло произойти с человеком, продавшим душу Борису Березовскому.
И потому мне не жаль Сергея Доренко.
Гораздо горше было всем нам. Тем, кто не продался. И вдоволь испил из горькой чаши «Новой России», ставшей мачехой и нам, и самому Сергею.
Наверное, всё когда-нибудь вернётся на круги своя. И сюжеты Сергея Доренко станут предметом изучения на факультетах журналистики в курсе «бурзжуазные методы манипулирования общественным сознанием».
И кто-то из будущих студентов, наверное, завистливо вздохнёт и скажет: «Вот были времена! Свобода слова! Не то, что сейчас!»
И снова пренебрежительно отмахнётся от Ленина, как от неактуального и несовременного.
Пока однажды не проснётся грязным и нищим в разграбленной и разорённой стране , в пустой квартире, где нет ничего, кроме загаженного мухами телевизора и сиятельного Сергея Доренко на его экране.
